Может, пока он будет меня искать, я успею придумать правдоподобную историю, почему я оказалась в шкафу?
С правдоподобностью было туго. Трудно было объяснить, что делает тридцатилетняя посторонняя девица в стенном шкафу, в чужом офисе, сразу после убийства. Еще, чего доброго, подумают, что я имею к этому убийству отношение, а в шкафу прячусь от правосудия.
Димыч на мое отсутствие не обратил никакого внимания, а сразу же вышел в коридор, хлопнув входной дверью.
– Ну что там, Владимир Степанович? – послышался снова робкий голос.
– Колото-резаное у нас… Нет, вру. Скорее просто колотое – ранка-то совсем небольшая…
– Одна ранка?
– Да в том-то и дело. Бил, похоже, не дилетант. Вот смотрите: один удар, но, судя по всему, прямехонько в сердце. После вскрытия, конечно, будет все точно известно. Но на первый взгляд именно так – колотое ранение в сердце. И не ножом. Оружие острое и достаточно узкое.
– А что это может быть? – спросил следователь. – Ну, теоретически?
– Теоретически это может быть что-то вроде стилета. Или кортика.
– Кортик? Странный какой-то выбор. Не говоря уж про стилет.
– Странный, – легко согласился развеселый эксперт. – Здесь и кроме оружия странности есть. Беспорядок этот меня смущает. Работал явно специалист – с одного удара человека заколоть – это уметь надо – а впечатление, как от драки с поножовщиной. А в таких случаях одним порезом не обходится.
Снова хлопнула входная дверь – судя по звукам, Димыч привел понятых. Вежливый такой: «пожалуйста» да «будьте добры».
– Понятые, присаживайтесь, – это снова симпатичный следователь подал голос.
– Ой! – неожиданно взвизгнула женщина. – Тут вода какая-то.
– Где вода?
– Да вот, на диване. Прямо лужа.
– Ну пересядьте чуть левее, – это уже Димыч, изо всех сил терпящий, чтобы не нагрубить случайно.
Я решила не дожидаться окончания осмотра места происшествия. Хорошего помаленьку. Два раза Димыч не заметил моего отсутствия в приемной. В третий раз может так и не повезти.
Стараясь не шуметь, я выбралась из своего «подслушивающего устройства». И вовремя – буквально через пару секунд появился Толик. Ирочку он галантно пропустил в приемную, а меня позвал вместо нее.
Про истинную причину своего визита я Толику рассказывать не стала. Сказала то же, что и Ирочке: шла, мол, мимо, промокла, захотела чаю. В конце концов, могла я соскучиться по прежней работе?
Толик старательно все записывал, уточнял, сколько было времени, когда я подошла к двери «Люкса». И точно ли она была в это время закрыта? И не выходил ли кто из нее? И не отходила ли я на такое расстояние, чтобы не увидеть, если кто выходил? И когда пришла Ирочка? И каким образом она открыла дверь? И что мы делали потом? И не слышали ли чего в кабинете? И не выходил ли кто из двери?
Когда вопросы про дверь пошли уже на третий круг, в комнату заглянул Димыч. Посмотрел на нас, как мне показалось, с сожалением и скрылся. Потом мы услышали, как он просит Ирочку позвонить Совинскому.
Толик помучил меня еще минут пять, потом велел подписать «внизу странички» и отпустил к Ирочке.
Та уже вовсю отбивалась от Люси, появившейся на работе и требовавшей подробностей.
Люся, кстати, повела себя как настоящая женщина. Узнав об убийстве, она не впала в прострацию, как мы, а отреагировала очень эмоционально. Сначала даже завизжать пыталась. Но быстро поняла, что, не имея трупа перед глазами, визжать как-то несерьезно. И тогда она стала ахать, охать и причитать, вызывая тем самым прочные ассоциации с квохчущей курицей.
Зато она освободила Ирочку от необходимости пересказывать всем приходящим, что, собственно, произошло. Теперь это с удовольствием делала Люся. Она же взяла на себя функции добровольного помощника милиции. Всех вновь прибывших сотрудников «Люкса» она быстренько вводила в курс дела, после чего направляла прямиком к Толику. «На дачу показаний» – важно объясняла Люся непонятливым. Перед комнатой менеджеров уже образовалась небольшая очередь. Так что дача показаний сильно напоминала массовую вакцинацию. Лица у всех были досадливо-обреченные, но улизнуть никто не посмел – Люся зорко следила, чтобы никто не увиливал от исполнения гражданского долга. Непонятно, правда, какие показания ухитрялся брать Толик у людей, явившихся через пару часов после преступления.
Я воспользовалась суматохой и выскользнула в коридор.
И сразу увидела Димыча – в курилке, напротив двери «Люкса». От коридора курилку отделяла стеклянная перегородка. Но стекло в ней было не обычное, а в каких-то стеклянных же потеках. Не то как-то по-хитрому рифленое, не то просто бракованное – которое в офис не поставишь, а в курилку вполне сойдет. Из-за этой вот неровной поверхности все, кто был внутри, вид имели довольно необычный. Я бы даже сказала, сюрреалистический. Не слоны на паучьих ножках, конечно, но и на людей похожи очень отдаленно. Невнятные, как медузы. Но даже сквозь это чудо-стекло не узнать Димыча было нельзя. Такие крупные экземпляры встречаются нечасто.
Прижавшись лбом к стеклу, я рассматривала расплывчатого Захарова, и у меня щемило сердце. Сидит, бедолага, на подоконнике, курит в открытое окно, в моросящую серость, и смотрит в него же, не отрываясь. Как беспородный пес. И работа у него, если разобраться, собачья: на трупы с утра пораньше любоваться да бестолковых свидетелей опрашивать. А я его еще магазинными пельменями кормлю. А ему, бедняге, выбирать не приходится – он последние деньги мне на мороженое потратил. Надо его снова на ужин позвать, накормить по-человечески. Отбивную пожарить, что ли. И что-нибудь хорошее сказать…