Вот так неожиданный поворот!
– Откуда у нее на Ванина деньги?
– Ну, он же тоже не зверь какой. Жалеет девчонку по-человечески. Скидку хорошую сделал. Да ей все равно платить ему не придется. Это Совинский для нее адвоката нанял.
Ну вот, лето только началось, а печет как в июле. С утра, главное, тучки какие-то странные нарисовались. Ну, я и вырядилась в пиджак, на всякий случай. Теперь вот плавлюсь потихоньку. И снять его лень – тогда придется в руках нести, а в этом тоже мало приятного. Тем более, обе руки у меня заняты: папкой с бумагами и телефоном, в который я ругаюсь с Ларкой.
Мечтая хоть на полчаса скрыться от солнца, я свернула в парк.
– Ларочка, – бубнила я в телефон, ни на что уже, впрочем, не надеясь, – ты пойми, я не против того, чтобы с нами поехали еще и Света с Мишей. Я не против. Но пусть они сами озадачатся ночлегом. Скажи им об этом обязательно. Что значит «неудобно»? Ну и что, что ты их пригласила? Ты уже, кроме нас с тобой, восемь человек пригласила. Да нас двое, да Света-Миша еще. Итого двенадцать. А палатка, которую нам Валера дает, четырехместная. И больше шести человек туда не поместится… Лар, ну что значит «в тесноте, да не в обиде»? Как ты себе это представляешь: двенадцать человек в четырехместной палатке? Пусть твои знакомые для себя палатку везут сами. Ну и что, у меня тоже нет своей палатки, я же нашла на время… Да это совсем не потому, что я умная! В общем, я тебе ответственно заявляю, что в Валерину палатку я такую прорву народа не пущу. Я ее под честное слово взяла. Пусть твои Светы-Миши на улице спят тогда…
Я отключила телефон и перевела дух. Сдерживать Ларку, желающую осчастливить весь мир – задача для меня непосильная. С этим только Мариша может справляться, но она с нами не едет. Времени до фестиваля совсем мало, а у нас куча непристроенных на ночь Ларкиных приятелей, видимо, таких же беззаботных.
Надо сесть где-нибудь на скамейку, подумать спокойно. И снять, наконец, этот чертов пиджак.
Я свернула в боковую аллею, и сразу же забыла и про Ларку, и про ее многочисленных знакомых, навязавшихся на мою голову.
На скамейке прямо передо мной сидел Витька Совинский. Такой же, как всегда, похожий на плюшевого мишку. Только глаза грустные. Нет, не грустные, а взрослые, что ли. Как будто за последние несколько недель Витька постарел лет на пять. Он смотрел на меня и улыбался. Может, мне, а может, просто хорошему дню. Для человека, ни за что отсидевшего в тюрьме, хороший летний день – это тоже не мало.
Я подошла и села с ним рядом.
Сидеть молча было неловко, нужно было о чем-то говорить. И я решила сказать правду.
– Я очень рада тебя видеть.
– Я тебя тоже. А то меня чего-то бывшие подчиненные в последнее время старательно избегают. Как бывшего уголовника.
– Неужели кто-то еще не в курсе, что ты не уголовник?
– Все в курсе, – Витька грустно улыбнулся. – Это как в анекдоте: «То ли он украл, то ли у него украли, но была там какая-то нехорошая история».
– Тебя это сильно огорчает?
– Да мне все равно теперь. Даже самому удивительно. Тюрьма, что ли, меня так перевоспитала? По-другому стал смотреть на всю эту возню.
– А ты из «Люкса» насовсем ушел?
Витька решительно мотнул головой. Как-то даже чересчур решительно.
– Насовсем. Наши с «Люксом» отношения закончены. Даже вспоминать не хочу.
– Но «Люкс» – это ведь не только Барсуков, это еще и вы с Вовкой. На Вовку-то тебе обижаться, вроде, не за что.
– Обижаться не за что. Это точно. Но и «мы с Вовкой» – тоже, как оказалось, пустой звук. Ты пойми, ему же плевать на меня было. Я это совсем недавно понял. Ему фирма была важна. Ее благополучие. И я ему был нужен только потому, что фирме пользу приносил. Он же совсем не помнил, как мы в универе учились. Как за водкой ночью бегали через железнодорожные пути. Как в колхоз на картошку ездили. На нас с ним однажды местные напали вечером, и мы отбивались, как могли. Он об этом не хотел вспоминать. А я до сих пор помню, что он тогда меня не бросил. А потом ему на меня стало наплевать. Главное, чтобы в фирме дела шли. Когда Вадька меня из учредителей выжил, Вовка ведь не этим возмущался. А тем, что Барсуков фирму погубить может. А на меня им обоим плевать было. Использовали и выкинули, как будто и не было между нами ничего… А мне в последнее время кажется, что, и правда, ничего не было. Я теперь тоже ни о чем вспоминать не хочу.
Я сидела и боялась пошевелиться. Страшно было слушать. И смотреть тоже страшно. Не осталось в Витьке ничего от милой плюшевой игрушки. Может и в самом деле, его тюрьма так изменила?
Я поежилась. Пиджак снимать расхотелось. Совсем не жарко что-то, скорее наоборот.
– Вить, – осторожно спросила я, – а ты где сейчас? Ну, работаешь.
– Пока нигде. В поиске я, – он улыбнулся совсем как раньше.
Я перевела дух. Не изменился он. Такой же добродушный, только жизнью малость побитый. Со временем пройдет.
– А давай к нам? Нам редактор нужен, и Валера о тебе очень хорошо отзывается. Давай, я с ним поговорю?
– Поговори, – согласился Совинский без особого, впрочем, энтузиазма.
Мне почему-то стало его очень жалко. Прямо как ребенка. Хотелось помочь, но непонятно было, как. Мороженым его угостить или снять с себя последнюю рубаху. И я предложила:
– А поехали с нами на фестиваль этнической музыки! На три дня. В следующие выходные… Только палатку для себя ищи сам.
– Я подумаю, – пообещал Витька, совсем не удивившись.
Уже на выходе из парка опять ожил телефон. Наверно, Лариска с очередной порцией приглашенных друзей. Черт с ней, пусть тащит, кого хочет. Построю себе индивидуальный шалаш и буду медитировать. Или тоже в буддисты подамся. Срочно.